Философия подозрения

Игра против геймификации

В этом полузабытом уголке парадоксов и бухтения я часто пишу о том, как современная эпоха позднего капитализма отчуждает людей от своих важных укорененных форм бытия. Игра – это одна из таких форм. Геймификация, несмотря на звучание, к игре имеет примерно такое же отношение, как карта к территории. Это не игра, а схема поведенческого контроля, только замаскированная под «веселье». Баллы, бейджики, уровни, график вовлеченности – это элементы дрессуры, в которой субъекту предлагается чувствовать себя свободным, строго следуя маршруту. Это и есть чудо геймификации: ты как будто выбираешь, но только между вариантами в выпадающем списке.

Но с философской точки зрения, это не игра, а ее профанация.

Подлинная игра никогда не была средством. Она была основой, и это большая разница. Игра это некоторая форма бытия, в которой мир не объясняется, не используется и не завоевывается, а разыгрывается. Она предшествует морали, предшествует политике, предшествует функциональной рациональности. Что писал центральный людовед Хёйзинга? Культура как таковая не предшествует игре, а наоборот, возникает из нее. Ритуал, право, наука, религия: все это, по его мысли, вырастает из изначального «магического круга».

Как мы поймем, что перед нами настоящая игра? Чем она нас завораживает?

Прежде всего – своей бесполезностью. В настоящей игре нет цели, которую можно вынести наружу. Счет в футболе – не в профессиональном, где два миллиардера смотрят, как по полю бегают 22 миллиардера – а вот в дворовом, в который мы все играли, вне матча перестает быть важным, рациональным.

Во-вторых – свободой. В игру нельзя заставить играть. Принуждение к игре обнуляет ее, и вот это родительское «сходи, поиграй с ними» никогда не сработает, если. Если что?

Если, в-третьих, не появились правила, создающие мир, а не ограничивающие действия.

Именно это рождает четвертое условие игры –  вовлеченность. В игре нет внешнего наблюдателя, она требует вашего телесного и символического участия.

Это и делает игру родственной ритуалу: она не представлена, а разыграна. В этом смысле она ближе к театру, чем к симуляции, к обряду, чем к сценарию, и к жизни, чем к проекту.

Мы живём в эпоху тотального утилитаризма. Даже досуг давно стал инвестиционной активностью: его надо «грамотно планировать», «измерять эффективность», «повышать конверсию в отдых». Сам факт того, что появилось выражение «геймификация обучения», говорит о том, что игра теперь воспринимается как технология мотивации, а не как самостоятельная форма взаимодействия с миром.
Но подлинная игра ничего не мотивирует. Она не требует, она втягивает. И так мы можем бросить вызов современной логике продуктивности: быть, не принося пользы.

Потому что, возможно, именно в игре, в ее бесполезности, повторяемости, символической избыточности, и скрыт тот способ быть, который сегодня особенно трудно себе позволить.

Такие дела.

www.tg-me.com/us/Философия подозрения/com.susp_minds/182

509 viewsedited  Apr 2 at 09:42

Игра против геймификации

В этом полузабытом уголке парадоксов и бухтения я часто пишу о том, как современная эпоха позднего капитализма отчуждает людей от своих важных укорененных форм бытия. Игра – это одна из таких форм. Геймификация, несмотря на звучание, к игре имеет примерно такое же отношение, как карта к территории. Это не игра, а схема поведенческого контроля, только замаскированная под «веселье». Баллы, бейджики, уровни, график вовлеченности – это элементы дрессуры, в которой субъекту предлагается чувствовать себя свободным, строго следуя маршруту. Это и есть чудо геймификации: ты как будто выбираешь, но только между вариантами в выпадающем списке.

Но с философской точки зрения, это не игра, а ее профанация.

Подлинная игра никогда не была средством. Она была основой, и это большая разница. Игра это некоторая форма бытия, в которой мир не объясняется, не используется и не завоевывается, а разыгрывается. Она предшествует морали, предшествует политике, предшествует функциональной рациональности. Что писал центральный людовед Хёйзинга? Культура как таковая не предшествует игре, а наоборот, возникает из нее. Ритуал, право, наука, религия: все это, по его мысли, вырастает из изначального «магического круга».

Как мы поймем, что перед нами настоящая игра? Чем она нас завораживает?

Прежде всего – своей бесполезностью. В настоящей игре нет цели, которую можно вынести наружу. Счет в футболе – не в профессиональном, где два миллиардера смотрят, как по полю бегают 22 миллиардера – а вот в дворовом, в который мы все играли, вне матча перестает быть важным, рациональным.

Во-вторых – свободой. В игру нельзя заставить играть. Принуждение к игре обнуляет ее, и вот это родительское «сходи, поиграй с ними» никогда не сработает, если. Если что?

Если, в-третьих, не появились правила, создающие мир, а не ограничивающие действия.

Именно это рождает четвертое условие игры –  вовлеченность. В игре нет внешнего наблюдателя, она требует вашего телесного и символического участия.

Это и делает игру родственной ритуалу: она не представлена, а разыграна. В этом смысле она ближе к театру, чем к симуляции, к обряду, чем к сценарию, и к жизни, чем к проекту.

Мы живём в эпоху тотального утилитаризма. Даже досуг давно стал инвестиционной активностью: его надо «грамотно планировать», «измерять эффективность», «повышать конверсию в отдых». Сам факт того, что появилось выражение «геймификация обучения», говорит о том, что игра теперь воспринимается как технология мотивации, а не как самостоятельная форма взаимодействия с миром.
Но подлинная игра ничего не мотивирует. Она не требует, она втягивает. И так мы можем бросить вызов современной логике продуктивности: быть, не принося пользы.

Потому что, возможно, именно в игре, в ее бесполезности, повторяемости, символической избыточности, и скрыт тот способ быть, который сегодня особенно трудно себе позволить.

Такие дела.

BY Философия подозрения