Философия подозрения

Славой Жижек тут написал любопытную колонку, которая мне интересна как раз как исследователю "фейк ньюс", конспирологии и т.д. В ней он возвращается к парадоксу лжеца и объясняет, почему в постправдивую эпоху важно различать не только, что сказано, но и как это сказано — не содержание, а субъектную позицию высказывания. Политические дискурсы, от популизма до либеральной политкорректности, маскируют ложь правдой и наоборот, превращая риторику в симуляцию искренности.

Противопоставление истерии и обсессивного невроза здесь работает как метафора двух типов лжи: истерик лжёт, чтобы выразить правду, невротик — говорит правду, чтобы скрыть ложь. В роли первых в современности часто выступают левые, а в роли вторых правые, о чем остроумно он и подмечает. Правые консерваторы с удовольствием практикуют жесткий релятивизм, который они сами же громогласно проклинают.

В этом и заключается высшая ирония: критики постмодернистского релятивизма действуют по его логике гораздо последовательнее, чем любители Жака Деррида, у которого, как известно, вдруг не стало переда. Просто делают они это не в теории, а на практике, изо дня в день пересобирая "исторические факты" в политически выгодные нарративы.

Жижек уточняет важную вещь: речь не о каком-то лукавом отрицании Холокоста через постструктуралистские игры, наоборот, даже отрицатели Холокоста вроде Дэвида Ирвинга действуют строго по верификационистским принципам: ищут документы, проверяют архивы, настаивают на "правде фактов". Проблема не в том, что они врут, а в том, что именно они делают с правдой, как ее структурируют.

Здесь вступает в игру герменевтический горизонт: данные никогда не говорят сами за себя. Как и в любой интерпретации, важна точка отсчета — что ты хочешь найти, какой вопрос задаешь, откуда смотришь. Историк-расист может выстроить вполне "достоверный" нарратив, опираясь исключительно на те факты, которые подтверждают его изначальную установку. Это будет непротиворечивый, документально подкрепленный рассказ, но это и будет самая опасная форма лжи — ложь, собранная из правды. Или, как когда-то говорил Беньямин, каждый документ культуры есть также и документ варварства: вопрос в том, чей голос в нем слышен больше.

Именно это различие и становится этико-политическим ядром текста. Мы не имеем дела с наивным релятивизмом: все точки зрения не равны. Некоторые из них — более истинны, потому что более адекватно захватывают тотальность — социальную, политическую, историческую. История нацизма, рассказанная с точки зрения угнетенных, — не просто «одна из возможных перспектив», а та, которая выстраивает знание вокруг реальной динамики угнетения, а не фетишизирует банальность зла или эстетику формы.

Здесь на поверхность выходит забытое, но сегодня актуальное актуальное понятие Юргена Хабермаса — "человеческие интересы" как условие всякого знания. В постправдивом мире, где все гоняются за "голыми фактами", мы возвращаемся к простому, но фундаментальному вопросу: зачем ты рассказываешь именно эту историю и от чьего лица ты говоришь? Ответ на него уже не эпистемологический, а этико-политический. Он выводит нас из топи «нейтралитета», в которой так уютно чувствует себя экспертный дискурс. И напоминает, что правда это всегда позиция и ответственность за предложенные тобой знания (о чем я пишу в этом скромном бложике постоянно).

Таким образом, в отличие от тех, кто тоскует по "большой Истине", Жижек предлагает куда более трезвую оптику: нет нейтрального взгляда, но это не значит, что нет более или менее адекватных описаний. Просто адекватность определяется не только и не столько фактами, сколько тем, в каком мире ты хочешь жить и кого ты в этом мире считаешь субъектом, а кого объектом политики. Так, история, рассказанная жертвой, может быть страшнее, но она правдивее — потому что не имитирует "беспристрастность", а проговаривает структуру насилия, которая эту жертву произвела.

И в этом плане, например, хуже фейков — только их разоблачение, которое ничего не меняет.

Такие дела.

www.tg-me.com/us/Философия подозрения/com.susp_minds/190

412 viewsApr 25 at 15:33

Славой Жижек тут написал любопытную колонку, которая мне интересна как раз как исследователю "фейк ньюс", конспирологии и т.д. В ней он возвращается к парадоксу лжеца и объясняет, почему в постправдивую эпоху важно различать не только, что сказано, но и как это сказано — не содержание, а субъектную позицию высказывания. Политические дискурсы, от популизма до либеральной политкорректности, маскируют ложь правдой и наоборот, превращая риторику в симуляцию искренности.

Противопоставление истерии и обсессивного невроза здесь работает как метафора двух типов лжи: истерик лжёт, чтобы выразить правду, невротик — говорит правду, чтобы скрыть ложь. В роли первых в современности часто выступают левые, а в роли вторых правые, о чем остроумно он и подмечает. Правые консерваторы с удовольствием практикуют жесткий релятивизм, который они сами же громогласно проклинают.

В этом и заключается высшая ирония: критики постмодернистского релятивизма действуют по его логике гораздо последовательнее, чем любители Жака Деррида, у которого, как известно, вдруг не стало переда. Просто делают они это не в теории, а на практике, изо дня в день пересобирая "исторические факты" в политически выгодные нарративы.

Жижек уточняет важную вещь: речь не о каком-то лукавом отрицании Холокоста через постструктуралистские игры, наоборот, даже отрицатели Холокоста вроде Дэвида Ирвинга действуют строго по верификационистским принципам: ищут документы, проверяют архивы, настаивают на "правде фактов". Проблема не в том, что они врут, а в том, что именно они делают с правдой, как ее структурируют.

Здесь вступает в игру герменевтический горизонт: данные никогда не говорят сами за себя. Как и в любой интерпретации, важна точка отсчета — что ты хочешь найти, какой вопрос задаешь, откуда смотришь. Историк-расист может выстроить вполне "достоверный" нарратив, опираясь исключительно на те факты, которые подтверждают его изначальную установку. Это будет непротиворечивый, документально подкрепленный рассказ, но это и будет самая опасная форма лжи — ложь, собранная из правды. Или, как когда-то говорил Беньямин, каждый документ культуры есть также и документ варварства: вопрос в том, чей голос в нем слышен больше.

Именно это различие и становится этико-политическим ядром текста. Мы не имеем дела с наивным релятивизмом: все точки зрения не равны. Некоторые из них — более истинны, потому что более адекватно захватывают тотальность — социальную, политическую, историческую. История нацизма, рассказанная с точки зрения угнетенных, — не просто «одна из возможных перспектив», а та, которая выстраивает знание вокруг реальной динамики угнетения, а не фетишизирует банальность зла или эстетику формы.

Здесь на поверхность выходит забытое, но сегодня актуальное актуальное понятие Юргена Хабермаса — "человеческие интересы" как условие всякого знания. В постправдивом мире, где все гоняются за "голыми фактами", мы возвращаемся к простому, но фундаментальному вопросу: зачем ты рассказываешь именно эту историю и от чьего лица ты говоришь? Ответ на него уже не эпистемологический, а этико-политический. Он выводит нас из топи «нейтралитета», в которой так уютно чувствует себя экспертный дискурс. И напоминает, что правда это всегда позиция и ответственность за предложенные тобой знания (о чем я пишу в этом скромном бложике постоянно).

Таким образом, в отличие от тех, кто тоскует по "большой Истине", Жижек предлагает куда более трезвую оптику: нет нейтрального взгляда, но это не значит, что нет более или менее адекватных описаний. Просто адекватность определяется не только и не столько фактами, сколько тем, в каком мире ты хочешь жить и кого ты в этом мире считаешь субъектом, а кого объектом политики. Так, история, рассказанная жертвой, может быть страшнее, но она правдивее — потому что не имитирует "беспристрастность", а проговаривает структуру насилия, которая эту жертву произвела.

И в этом плане, например, хуже фейков — только их разоблачение, которое ничего не меняет.

Такие дела.

BY Философия подозрения