Минск был страшно разрушен во время Великой Отечественной войны и отстроен заново буквально на пепелище. Горстка древностей уважительно собрана воедино и приведена в порядок.

Город, умеющий проживать и изживать горе — как и мой родной Петербург. Вот монумент у печально известного подземного перехода — очень простой и одновременно глубокий, без пафоса и пошлости, свойственных официозу. Долго думала, откуда знаю название «Немига», а потом вспомнила — переход. Девяносто девятый. Трагедия, после которой я до ужаса боюсь толпы и давки.

Минск очень просторный, широкий, свободный. Легко дышится, легко ходится — километры сами бегут мимо, над головой плывут облака-дирижабли.
Небо выглядит очень высоким — всё время забываю, что есть города, где оно не лежит на плечах и не вминает тебя в землю.

В Минске есть что-то неуловимое из детства. Причем не только из моего, но и из чужих, из всех разом. Выбеливающее солнце, зелёные дворы, светлые улицы. Вечное сонное лето, по календарю — ещё не наступившее, а по ощущениям — живущее здесь всегда, неизбывно и незаметно.

В этом городе очень легко если не стать своей, то сойти за свою.

Притвориться кем-то другим, тем, кто ты на самом деле.

Снаружи Белорусский музей истории Великой Отечественной войны кажется официозным — гигантский стеклянный купол, суровые барельефы и флаги повсюду.
Длинное название с бюрократическим душком.

…а потом ты заходишь в первый зал, и всё меняется.
Речь здесь — о людях. О подвиге и подлости, о добре и зле.
Каждая вещь помнит человека.

Один из самых страшных экспонатов, виденных мною, — солдатская фляга с вдавленной берцовой костью. Символ хрупкости и жестокости человека.

Кусочек стены Брестской крепости с надписью:
Нас было трое
Нам было трудно
Но мы не пали духом и умираем, как герои.

Фотография политрука Клочкова с дочерью — я знала о нём по одной сторочке из главы о панфиловцах, а вот он — молодой, симпатичный, обнимает малышку.
«И за будущее дочки ухожу я на войну».

Очень живая сценка с манекенами — советский боец-повар кормит немецких детей и их мать.

Письмо Малецкого с рисунками животных, после которого я отошла в угол прорыдаться. «Напишу после войны веселую книгу» — не довелось.

Колодец с камнями, хранящий страшную историю деревни Шуневка. Нацисты собрали жителей деревни перед казнью и увидели, что среди них нет ни одного ребенка. Вскоре дети были найдены — их спрятали в подвале дома. Тогда нацисты бросили детей живыми в колодец и завалили камнями…

Самодельные игрушки, которые Лёва Колосов смастерил для своей сестрёнки в нацистском трудовом лагере — потому что любовь побеждает всё.

«Пояс блокадника» для карточек и документов — чтобы не украли, не отняли, не потерять, шатаясь от нестерпимого голода в тёмном, как склеп, блокадном городе. Если честно, я о таком даже не слышала, хотя многое знаю по теме.

И — как финальный аккорд, поразивший меня, — портрет Пушкина, нарочно испорченный пулями. Символ попытки уничтожить нашу культуру.
К счастью, неудавшейся.

Это далеко не все экспонаты, после которых перехватывает горло. Таких в музее десятки.

Иди и смотри.