В полной мере пессимизм закрепляется в критическом осмыслении Просвещения. Но этот процесс связан не только с подозрениями в магистральных идеях опоры на разум. Предпосылки его лежали и за пределами интеллектуальных дискуссий. Если предки европейцев воспринимали катаклизмы, подобные чуме, божественным провидением и возлагали вину на себя и свои грехи, то лиссабонское землетрясение, которое в 1755 году унесло жизни около 100 тысяч человек, уже воспринималось как повод для критики религиозного оптимизма и даже аргумент против божественного существования. Бог, будучи всеблагим, не мог бы допустить такой трагедии. В дополнение к этому развитие эмпирических наук ослабило герменевтическую необходимость божественных объяснений, предложив альтернативу в виде научных описаний, исключающих божественную доброту. Вопросу о лиссабонском землетрясении посвящены докритические работы Канта, оно же упоминается в художественном тексте Вольтера «Кандид, или оптимизм», который вышел в 1759 году. За несколько лет до этого, под первым впечатлением от лиссабонского землетрясения, Вольтер, критикуя идею божественного блага, напишет следующие строки о природе человека в «Поэме о гибели Лиссабона»: «Он гнётся, он скорбит; он проклят от рожденья; Природа — царство зла, обитель разрушенья».

Из статьи «Рождение пессимизма из духа Просвещения».

В современной философской литературе по теориям благополучия доминируют два основных подхода к определению счастья: теории объективного списка и теории исполнения желаний. Иногда этот перечень расширяют за счёт добавления к нему гедонизма в качестве третьей самостоятельной альтернативы. Однако мне ближе трактовка, согласно которой гедонизм представляет собой теорию объективного списка, где список состоит всего из одного компонента — удовольствия. Это не единственный пример подобных монистических теорий объективного списка, где благополучие исчерпывается всего одним компонентом. В различных версиях религиозной этики Бог (или, возможно, близость к нему) является единственным подлинным благом, составляющим человеческое счастье.

Сторонники теории исполнения желаний считают, что достаточно некоторого субъективного оценочного отношения конкретного человека к какому-то предмету, чтобы этот предмет был компонентом его счастья. Это субъективное оценочное отношение и называется «желанием» или «предпочтением»: если в данный момент я хочу пиццы, то счастье для меня состоит в получении пиццы.

Соответственно, к сторонникам теории объективного списка примыкают все, кто отрицают релевантность этого субъективного оценочного отношения к счастью. Например, для гедонистов конкретные вещи становится источником счастья ввиду не нашего желания достичь эти вещи, а получаемого от них удовольствия. Наши желания здесь вторичны по отношению к переживаниям, которые составляют счастье. Едва ли теории объективного списка нашли бы широкую поддержку, если бы субъективная удовлетворённость и желательность чего-либо вообще не играли никакой роли в том, что приносит нам счастье. Однако это субъективное отношение не является тем, что делает ту или иную вещь компонентом счастья. Поэтому, как считают сторонники теорий объективного списка, нет ничего странного или противоречивого в том, что иногда люди не имеют этого оценочного отношения к тому, что объективно является компонентом их благополучия, пока они не испытают опыт реализации этого объективного блага.

Из статьи «Почему мораль объективна?».

Возможен ли современный эпикуреизм? В исторической перспективе философии Эпикура не повезло столкнуться с явными искажениями и попытками свести её к другим учениям (например, стоицизму). Расхожие трактовки эпикурейского учения переоценивают роль материализма и низводят этику Эпикура до поверхностных советов. Иван Кудряшов предлагает пересмотреть сложившиеся стереотипы и по-новому взглянуть на эпикуреизм через оптику желания, которая помогает избежать упрощений и сохранить эпикурейскую ориентацию на достижение счастливой жизни.

Только узкая группа людей обладала (или хотела обладать) эксклюзивными правами на правильное прочтение произведений «современного искусства» ХХ века. Постмодернистский выход из этого культурного изоляционизма был предложен архитектором Чарльзом Дженксом в 70-х гг. ХХ века. В своей работе «Язык архитектуры постмодернизма» автор утверждал необходимость преодоления элитарности за счет «расширения языка» и включения в дискурсивные практики искусства уличного слэнга, языка рекламы, национальных традиций и тому подобного. Результатом такой реформы стало появление двойного кодирования (double coding), цель которого заключалась в совмещении элитарного и массового культурного кодов. По мысли Дженкса, подобный ход должен был стать способом преодоления коммуникативного барьера, то есть удовлетворить как ценителей высокого искусства, так и обывателей, чей код располагался в ином регистре восприятия.

Из статьи «Двойное кодирование».

Философии Эпикура в исторической перспективе ощутимо не везло: значительный массив текстов этой традиции был утерян, а рецепция у других авторов регулярно искажалась (в силу влияния стоиков, скептиков, неоплатоников, а затем христианской философии). Даже когда в XVIII-м веке в городе Геркулануме были обнаружены свитки из римской библиотеки, многие исследователи не скрывали своего разочарования тем, что это были эпикурейские тексты, а не неизвестные литературные произведения. Редкие попытки возврата к эпикурейскому наследию сталкивались не только с внешним неодобрением (не только в Римский и средневековый периоды, а даже в XIX-м веке «эпикурейство» использовалось как синоним «свинства»), но и с внутренней теоретической путаницей. Так, часто оригинальную мысль заметно смешивали с элементами гедонизма или напротив позднего аскетизма. Не реже искажалась пропорция этики и материалистической онтологии в учении Эпикура.

Если коротко обрисовать усреднённый образ эпикурейского учения из учебников и популярной литературы (включая работы философов, вроде «Четвероякого лекарства» Джона Селларса, переведённого у нас как «Философия безмятежности»), то мы увидим несколько повторяющихся искажений. Во-первых, попытки подвязать физику Эпикура к единому кругу материалистов/атомистов, порой даже забывая упомянуть её радикально отличие от строго детерминистских проектов Левкиппа и Демокрита. Меж тем свобода и случайность – важнейшие элементы онтологии и этики эпикуреизма, в отличие от «ананке» (необходимости), объясняющей мир в раннем атомизме. Во-вторых, оценочные суждения о близости такой этики либо к гедонизму киренаиков, либо к кинико-стоическому аскесису, что ощутимо мешает понять концептуальную новизну эпикурейского синтеза удовольствия, свободы, самопознания и самоограничения. Эпикура не только часто ругали, но нередко пытались и «выдать за своего» (например, Сенека в одном из писем намекает на сходство со стоиками, отмечая, что наслаждение по Эпикуру – скромно и сухо, а вовсе не безрассудно и неумеренно). В итоге создаётся впечатление, что Эпикур попросту повторяет призывы к разумности и умеренности (как и многие авторы от Пифагора до Аристотеля, и от Антисфена до Сенеки), а тезис об «удовольствии как единственном благе» — просто малозначимая деталь. Меж тем именно эта идея заставляет аккуратно интерпретировать любые кажущиеся сходства с предшественниками.

Из статьи «Желание в современном эпикуреизме».

Занавес неведения препятствует формированию наших моральных взглядов в соответствии с нашими конкретными привязанностями и интересами. Мы не рассматриваем социальный порядок, исходя из нашей ситуации, но принимаем точку зрения, которую мог бы принять на равных каждый. В этом смысле мы рассматриваем наше общество и наше место в нем объективно: мы имеем некоторую общую с другими точку зрения и не высказываем наших суждений в зависимости от личной точки зрения. Таким образом, наши моральные принципы и убеждения объективны в той мере, в которой они получены и проверены посредством допущения этой общей точки зрения и оценкой аргументов в их пользу через ограничения, выраженные концепцией исходного положения.

Джон Ролз

Почему для Лакана психоанализ – это прежде всего этика? Как Лакан относился к Аристотелю, Бентаму и Канту? Чем является этика ставки на худшее? И почему люди не только более аморальны, чем думают о себе, но и более моральны, чем могут представить? Об этом и многом другом в нашем подкасте об этике психоанализа.

https://youtu.be/acD3UqjnXw4?si=166co1UxgxeB03Sq

Друзья, будем признательны за ваши бусты каналу, открывающие для нас возможность публиковать истории.

Что отличает насилие от принуждения? Является ли насилие морально нейтральным? Каким бывает пацифизм? Почему пацифист Бертран Рассел допускал возможность оправданной ядерной войны? На каких основаниях современные пацифисты считают те или иные проявления насилия недопустимыми? Вместе с Константином Морозовым и Василом говорим о пацифизме и насилии в новом выпуске нашего подкаста, который уже доступен к прослушиванию на Бусти и Патреоне.

Что значит действительно знать что-то? В повседневной жизни мы можем даже не задумываться об этом, наивно полагаясь на интуитивные суждения, однако после Геттиера вопрос определения знания стал ключевым для современной эпистемологии. Захар Неустроев перевел текст Эрнеста Сосы, который кратко и просто рассказывает о том, как к знанию подходит эпистемология добродетелей.

Эпикур не просто не цеплялся за последовательный материалистический образ мира, он активно дополнял его глубочайшим психологизмом и антропологизмом, которые у многих материалистов обычно едва ли не первые жертвы тяги к редукционизму. Например, это видно в разработке темы воображения и страхов, которые становятся важным условием счастья и несчастья человека. Эпикур создаёт альтернативный материализм, который необходим и нам. Особенно сегодня, когда научный дискурс вытеснил старомодный материализм, но при этом в очень малой степени противостоит и новым формам обскурантизма, и отчуждающим тенденциям капиталистической системы. Именно о таком материализме говорит Пфаллер: «Материализм, таким образом, представляет собой теорию воображения и — как при занятиях борьбой — упражнение в использовании подходящих приёмов, позволяющих вырваться из-под власти воображения».

Я думаю, что главная ставка Эпикура на материализм никогда не состояла в том, чтобы дать лишь хорошо обоснованную теорию. Именно поэтому современный эпикуреизм не нуждается в подчинении или симбиозе ни с естественными науками (включая науки о мозге), ни с зелёными активистами, ни с дискурсом толерантности. Достаточно лишь ситуативных тактических союзов. «Материализм» Эпикура — прежде всего предпосылка ясности и фактичности, заявляющая, что для «счастливой жизни» необходимо принять, во-первых, что мы — телесные существа, живущие в мире вещей, независимых от нашего сознания, а во-вторых, что у нас нет другого мира — этот таков каков есть, и именно он позволяет достаточно удовольствия, чтобы быть счастливым. Далай-лама однажды сказал, что если наука докажет, что какое-то положение буддизма неверно, буддисты откажутся от него. Рассуждая в аналогичном ключе можно сказать, что истинный эпикуреец готов отказаться от любой онтологии (в т.ч. и своей), если она перестаёт служить задаче достижения счастливой жизни.

Из статьи «Желание в современном эпикуреизме».

Некогда Мишель Фуко в статье «Безумие, отсутствие творения» рассуждал, что придёт время, когда то, что ранее считалось безумием, станет ничем не примечательной обыденностью, а казавшееся за пределами нормального станет формировать культурный фон повседневности. Размышляя о том, что человек начинается с линии непреодолимого, Фуко, как и целая плеяда мыслителей ХХ века, представляли свободного человека как разорвавшего путы дисциплинарного угнетения и навязанных обществом социокультурных норм. Эмансипированный, аутентично экзистирующий индивид представлялся им персонажем, снявшим «оковы социума» и теперь реализующим себя как личный проект, вольно дрейфующим в стихии своих желаний. Такой субъект самостоятельно выбирает способы удовлетворения без принуждения со стороны внешних институций и больших идеологизированных нарративов. И вот мечты и пророчества интеллектуалов сбылись.

Культура постмодерна, возникшая по мысли Жан-Франсуа Лиотара после кризиса легитимации больших нарративов, открыла портал с надписью «всё дозволено», поскольку не осталось того, что обеспечивало стройность смыслов и стабильность идентификаций для людей прошлых эпох. Тотальная изменчивость и неопределённость сделали культурное поле современности текучим потоком. В антропологическом измерении появилась гибкая идентичность, лишающая человека необходимости быть кем-то на всю жизнь. Как это было, например, в христианскую или советскую эпохи. Теперь у индивида появилась возможность менять не только идеологическую и ценностно-смысловую ориентацию, место жительства, профессию и гендер, но и сам образ жизни, хоть каждый день.

Из статьи «Время беспредельщиков: прощай, нормальность?».

Философия полна странных и эксцентричных позиций. Одной из таких является панпсихизм. Несколько огрубляя, панпсихизм можно определить как позицию, согласно которой психические или ментальные свойства присущи всему в нашем мире. Несмотря на интуитивную сомнительность, позиция отстаивалась множеством прославленных философов от Лейбница и Спинозы до Нагеля и Чалмерса. Константин Морозов рассказывает о том, почему философы выбирают панпсихизм и какими преимуществами он обладает перед другими взглядами на сознание.

Как возможна философия религии? Должна ли вера быть разумной? Нужно ли обосновывать религиозные убеждения? Об этом и многом другом говорим в дискуссионном выпуске нашего подкаста.

Важность философии религии и значимость религиозных вопросов отстаивает Богдан Фауль, апеллируя к тому, что большинство культур приходят к идее дополненной реальности, которая успешно трактуется через религиозную оптику. Критикует философию религии Игорь Ставровский, утверждая, что религиозные вопросы не только не являются универсальными, но и само понятие «религии» не имеет никакого точного референта и относится к обыденному языку.

https://youtu.be/mOBTCobB-rw?si=2CuEcc69p5Av2lkq

Странные времена порождают странных людей. Мы живем среди них и, возможно, сами в той или иной степени входим в их число. Алексей Соловьев и Ольга Календарева составили заметки на полях эпохи, описав героев текучей современности от Homo GPT и жителей карманных вселенных до людей, которые все психологизируют, готовятся к постапокалипсису и живут на пределе своих возможностей.

Homo GPT создан «по образу и подобию» нейросетей и доверяет свою жизнь «умным машинам». Верующий в могущественные нейросети, homo GPT при возникновении любой проблемы делегирует свой запрос большому брату ИИ, чтобы избежать тяготы интеллектуального усилия или дилеммы экзистенциального выбора. SMART-человек знает всё, но ровно до тех пор, пока соединен со своим нарциссическим технорасширением. Он находится под предводительством техносилы и уверен, что ему пора выпить стакан воды, ответить на рабочий и-мэйл, принять лекарство или позвонить родителям – пока ему об этом сообщает голос «умного электронного помощника». Живому общению SMART-человек предпочитает переписки, чтобы оставалось время для обдумывания ответа (машиной).

Тяга к знанию, которое не делегируется машине, у SMART-человека распространяется, в основном, на сферы улучшения пользовательских навыков и заработка, ведь помимо «умных часов» и «умных колонок» — есть целые «умные дома», SMART-человеку есть куда стремиться! Как выразился Виктор Мазин: «Машина – будь то смартфон или навигатор, — знает. Грамматизация в первую очередь касается машин, а оборотной стороной оказывается пролетаризация того, кто называет себя пользователем». Знание становится прерогативой «умных девайсов», а сами эти «девайсы» — «технопротезами» человека, с одной стороны – уже от него неотделимыми, с другой – по-прежнему «инородными», с ним не сросшимися.

Отправляясь в постель в конце дня SMART-человек вынужден расстаться со всеми своими «техноулучшаторами», превращаясь в кого-то вроде «оператора»: он должен позаботиться об исправности и подзарядке всех своих «протезов», чтобы не сойти с ума, когда «умные девайсы» выйдут из строя или «подчинения». Картезианскую формулу субъекта «я мыслю, следовательно, существую» сегодня можно представить, как «я существую там, где я оцифрован, а мыслит за меня – машина».

Из статьи «Закат человека разумного. Учебник (не) фантастической антропологии».

Мораль объективна, основана на фактах и не зависит от частных оценок людей? Может показаться удивительным, но многие современные философы отвечают на этот вопрос утвердительно, занимая позицию, известную как моральный реализм. В рамках же аналитической философии представления об объективности морали являются мейнстримом. Константин Морозов рассказывает о том, как можно обосновать моральный реализм посредством фактов о человеческом благополучии.