Весна — странное время, пугающее. Вижу, как люди радуются солнцу и теплу, ходят по городу, блаженно улыбаясь. Иногда ловлю себя на том же, потом одергиваю.

Зима была такой тяжелой, что еще не закончилась. В отличие от меня. Нет больше ни сил, ни желания верить в новое, надеяться на лучшее, принимать близко к сердцу и допускать ошибки. А весна как раз об этом («Wrongs of Spring» Пи-Орриджа).

Хорошо, что есть мое черное зеркало — дисторшн реальности, позволяющее, «очерняя зеленое», ограничивать амплитуду впечатлений.

P.S. Выбрала эту картину Пуссена (которого вообще-то не очень люблю) потому что она совпадает с моим теперешним ощущением от весны как рая, который обязательно будет разрушен.

Угроза уже нависла над головой, тучи сгустились.

Nicolas Poussin
Le Printemps, 1660-1664

Думаю о введении экспериментальной покаянной рубрики.

Сегодня, например, решила пойти слушать музыку, вместо того, чтобы ехать в церковь. Крестный ход — слишком театральный для меня процесс. Я к такому пока не готова.

P.S. У «Orphx», кстати, есть альбом под названием «Pitch Black Mirror». Но мне он не нравится — много голоса, а я не фанат живого в электронной музыке.

Как-нибудь еще напишу об этом отдельно.

С каждым днем вокруг все больше зеленого. У меня всегда были сложные отношения с этим цветом. Этой весной я решила разобраться, почему. Оказалось, что многие мои негативные ассоциации, связанные с зеленым — часть его истории (рассказанной Пастуро). Но начну, все же, с хорошего.

Зеленый — символ нового начала, весны и экологии, надежды, молодости, игры и азарта, цвет кокарды революции (древесный лист на шляпе Камилла Демулена — первый шаг к разрушению Бастилии), а главное — любви. Но любви зарождающейся и нетерпеливой, в том числе в желаниях тела, а значит любви земной. Легкомысленной и изменчивой, «как сама юность».

С XIV по XVI века зеленый — символ непостоянства. Это связано с непрочностью его пигмента, как на уровне бытового красителя, так и в живописи. Зеленый становится «синонимом» всего недолговечного, а также лицемерия, обмана и коварства. Зеленый цвет в одежде изображаемых персонажей в то время маркирует их как людей двуличных, предателей. Зеленый — цвет самого дьявола и его свиты.

Особенно раздражал он протестантов. Для них это «цвет шутов и фигляров, а также попугаев, птиц болтливых и бесполезных».

Понравилось, что Пастуро опровергает распространенное мнение о том, что зеленый — цвет романтиков. Вовсе нет! А Шуберт вообще утверждал, что «готов бежать на край света, лишь бы спастись от этого проклятого зеленого».

Самую странную негативную характеристику этому цвету дает Кандинский. В работе «О духовном в искусстве» он пишет:

«Пассивность есть наиболее характерное свойство абсолютного зеленого цвета. Поэтому в царстве красок абсолютно зеленый цвет играет роль, подобную роли буржуазии в человеческом мире — это неподвижный, самодовольный, ограниченный во всех направлениях элемент. Зеленый цвет похож на толстую, очень здоровую неподвижно лежащую корову, которая способна только жевать жвачку и смотреть на мир глупыми, тупыми глазами».

P.S. Сравнение с буржуазией кажется мне очень точным. Для меня вообще «буржуазный» — главное определение зеленого цвета. Возможно, из-за цвета денег — американского доллара. Интересно при этом, что в зеленый когда-то была одета аллегория скупости. Хотя, возможно, здесь нет противоречия. Кажется, что богатство и скупость все еще связаны.

В Венеции очень много домашних собак. Я столько, наверное, не видела нигде и никогда. А в городе, где практически нет земли, лишь вода и камень, это удивляет тем более. Собаки самые разные, но всех их объединяют две вещи.

Во-первых, миролюбивый внешний вид. Как кажется, бойцовские породы здесь совсем не популярны. И если верить, что животные похожи на своих хозяев, то это здорово.

С другой стороны, или во-вторых, как люди здесь не интересуются другими (никто на тебя не смотрит, практически невозможно встретиться с кем-то взглядом), так и их животные — не обращают на посторонних никакого внимания.

Для меня, человека, который не может спокойно пройти мимо собаки, не попытавшись познакомиться, погладить, поиграть с ней (что в России, в общем-то, норма), это просто пытка. Никому здесь не нужно мое восхищение. Стихийное проявление симпатии не то что не приветствуется, оно даже не считывается. Для этих животных я просто не существую, несмотря на все мои попытки подружиться с ними.

Вот оно, либеральное безразличие Запада!

Шучу, конечно. Или не шучу)

Vittore Carpaccio
Due dame veneziane, 1490-1495

Не знаю, что делать со своим гневом, этой основной эмоцией, черным фоном каждого дня. Иногда, как сегодня, не получается отвлечься ни на какие фигуры на нем. Головокружение — начало пути, сонастройка с вихревым движением ярости.

Кажется, что гнев — часть меня, моего тела. Как опухоль или воспаление. Или дополнительный орган, вырабатывающий особый секрет, отвечающий за мою любовь и тягу к насилию в обе стороны. За неутолимый голод и желание причинять и испытывать боль.

«Кого я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся» (Откр. 3:19).

Так и делаю. Люблю и ревностно обличаю. Потом каюсь, прошу не обижаться на мои слова. Человека, теряющего голову от вида крови. Как и я.

Нежность — пепел, которым Господь посыпает наши головы. То, что остается тогда, когда ничего больше нет, когда все сгорает. Когда тело слабеет на исходе сил. Сакральная связь выживших, признавших равенство, а значит по-настоящему возлюбивших друг друга соперников. Это уже случилось. Мы никогда не станем чужими.

И в голове все вертится песня из фильма про вечную зиму:

Я злой человек, злой человек
Я злой человек, злой человек
Я твой человек, твой человек
Смотри на меня, падает снег
Смотри на меня, падает снег
Смотри на меня, падает снег

1/3

Влюбилась в новый фильм Бертрана Мандико — «Конанн», историю становления знаменитого воина-варвара, вдохновленную циклом повестей Роберта Говарда (1930-е).

Такое описание, конечно, не могло меня заинтересовать. Если бы не одно но: у Мандико Конанн — женщина. В шести воплощениях (сыгранная шестью актрисами) и шести временах она проживает шесть разных жизней. Но начинается все со смерти.

Конанн спускается в ад, ее провожатый — демон преисподней, антропоморфная собака по имени Райнер, сыгранная музой режиссера — невероятной Элиной Левёнсон. Здесь, перед лицом самого дьявола, она вспоминает, какой была ее жизнь, двигателем которой всегда было насилие.

Ребенком Конанн стала пленницей варварской орды во главе с Саньей, убившей ее мать. Поклявшаяся жить ради мести, она, подстрекаемая Райнером (наши демоны всегда ждут подходящего момента), совершает свои первые убийства, становится на путь изменений, которые велики настолько, что уже не узнать себя в ближайшем будущем. Конанн буквально становится другим человеком. Каждая новая, взрослеющая, а затем стареющая версия воина, становится палачом, все более жестоким и бесстрастным, версии предыдущей.

Время меняет лица и декорации, но природа насилия, или, шире, природа зла, его варварский характер, остается неизменным. И Райнер, не расстающийся со своим фотоаппаратом, тому свидетель. В этом смысле фильм Мандико — такое же универсальное высказывание, как и вдохновившие его тексты: «Божественная Комедия» Данте и «Фауст» Гёте.

Любопытно, что «Божественную комедию» Мандико называет вдохновителем всех своих полнометражных фильмов, которые, в соответствии с хронологией, соотносятся с раем («Дикие мальчики» 2017), чистилищем («Грязный рай» 2021) и адом («Конанн» 2023). Объединяет их не только структура поэмы, но также носитель — все работы сняты на пленку, и узнаваемый онейрический стиль.

Как кажется, прежде всего он создается при помощи гротескных костюмов и декораций, которые, при этом, не выглядят дешево или смешно. Кроме того, в фильмах Мандико, визуально насыщенных и эротизированных (влияние Валериана Боровчика), всегда происходит нечто странное, не укладывающееся в описание сюжета, не укладывающееся вообще ни в какое описание. Это перманентная трансгрессия, в «Конанне» достигающая своего апогея. В моем любимом, садистском изводе.

Фильм безумный, невероятно красивый и висцеральный, иначе не скажешь (отдельно напишу про сцену с каннибализмом). Но в нем так много нежности! Кровь всегда смешена с глиттером)

Жестокость и насилие в «Конанне» — не то, чем наслаждаются: «Я бы сделала что угодно, чтобы вернуться во времени и выбрать другой путь». Каждое новое убийство, совершаемое все более циничной героиней, совершается со все более скучающим видом.

Смерть — это лишь мерцающий фон повествования. О невозможной любви. Одной не то что на всю жизнь, на все жизни.

Вне времени. В каждом из возможных миров.

2/3

«Конанн» задумывался как спектакль для театра Нантер-Амадье. Но, как и многие проекты, начатые в период пандемии, не был реализован. Хотя пишут, что есть запись постановки с рабочим названием «Девиантная комедия» (La Déviante comédie), которую, возможно, Мандико когда-нибудь покажет.

Во время подготовки к спектаклю он много времени посвятил изучению кельтской мифологии, где обнаружил завоевателя по имени Конанн (с двумя «н»), который, вероятно, и вдохновил в свое время Говарда. Этого персонажа окружали самые разные фантастические существа, среди которых был и песьеглавец — прототип Райнера.

Интересно, что линия с прошлыми жизнями тоже была заимствована у писателя и связана с варваром Конаном. Который, еще до того как стал центром отдельной вселенной, был одной из эманаций главного героя рассказа Говарда «Люди тьмы» (1932).

Премьера «Конанна» состоялась весной 2023 года, в рамках двухнедельника режиссеров. А в Локарно он демострировался как часть «цикла» о варварстве, в сопровождении двух короткометражек — «We Barbarians» и «Rainer, a Vicious Dog in Skull Valley». С тем же составом актеров и в тех же декорациях. Эти фильмы выполняли функцию своего рода метакомментария. К «Конанну» и кинопроцессу в целом.

Мне, кстати, безумно нравится, как Мандико работает с историей кино, не боясь «пограничной полиции». «Конанн» — это диссонанс, мезальянс высокой и низкой культур. Где за первую отвечают шедевры мирового кинематографа (отсылки к «Орфею» Кокто, «Лоле Монтес» Макса Офюльса, «Сатирикону» Феллини, «Ночному портье» Лилиан Кавани и всему корпусу наследия Райнера Вернера Фассибиндера, конечно), а за вторую — эксплуатационное кино 80-х, которое не стоит и вспоминать. Этот эклектичный микс, тем не менее, «звучит» очень классно, его хочется «переслушивать» снова и снова.

Как и саундтрек к фильму (пластинка с этой музыкой выглядит как произведение искусства), написанный композитором Пьером Деспратом, постоянным соавтором Мандико. В «Конанне» звук компенсирует, насколько это возможно, отсутствие красоты в уродливом мире варваризма, намекая на существование некой чудесной альтернативы, другого пути, о выборе которого мечтает главная героиня.

«If love is brutal with you, be brutal in return».

В тот момент, когда Конанн соглашается с этими словами Райнера, зло побеждает. Но, странное дело, чем бесчеловечнее становится воин, тем, в какой-то степени, «человечнее» становится демон, привязываясь, как пес, к своему хозяину. Который, конечно, нужен каждому. Но выбор всегда остается за нами, всегда позади. А с нами остаются его последствия.

Для Конанна это океан сожалений.

3/3

Доброй ночи, хозяин.

Сегодня каналу исполнилось два года.

Всем прихожанам этой церкви низкий поклон.

I’m here to eat your souls)

Нравится, что в Венеции нет машин (некоторые говорят, что это одна из причин, по которой пить здесь начинают с самого утра). Из-за этого кажется, что в городе очень тихо. Хотя, конечно, есть моторные лодки. Но все равно шум, создаваемый ими, не сравнится с машинным.

Не люблю моторные лодки. И дело не только в шуме, но и в скорости, провоцирующей временную рассинхронизацию.

Вода для меня — всегда часть природы. И кажется, она нужна людям в том числе для того, чтобы замедлиться, отвлечься от городской суеты. В природе не так уж много быстрого, за это ее и люблю. Испытываю благодарность, что в лесу или на равнинной реке не ощущаю дискомфорта от несовпадения внутреннего ритма с ритмом внешнего мира. Медленное время становится единственным. И я чувствую себя как дома. Особенно на реке. Хоть это и специфическое ощущение.

Когда я была подростком, отец, который не жил с нами, стал брать меня с собой на рыбалку. Мне нравились эти поездки. Нравилось с вечера собирать вещи, рано вставать, ехать к реке по сибирскому бездорожью, надевать огромные рыбацкие сапоги, сосредоточенно наносить средство от слепней и комаров. Нравился момент, когда деревянная лодка, отталкиваемая от берега, перестает касаться земли, становится свободной. Нравилось грести, активно преодолевая пространство телом, понимая, что скорость движения зависит только от твоего физического усилия. Нравился звук, с которым весла опускались в воду и поднимались над ней, роняя капли. Звук летящей лески. И тишина, как редукция человеческого. Которой нужно было еще дождаться.

Пока мы плыли, отец все рассказывал, как ему жаль, что вышло как вышло. Как он мечтал о дочери и пытался сохранить отношения с матерью. Дальше следовал перечень обид. Всегда один и тот же. Но, тем не менее, всегда озвучиваемый с такой эмоциональной интенсивностью, будто все это было вчера, а не 15 лет назад.

Из-за стабильности моего отца стало казаться, что время на реке остановилось. Но это произошло не мгновенно.

Сначала, несколько первых раз, я внимательно слушала, даже задавала вопросы. Многое в этой истории мне было непонятно. Но потом я поняла главное: что и это — часть поездки. Такая же, как остальные. Стала все больше отвлекаться на деревья и пение птиц, отражение неба в темной воде.

***

Чтобы рыба не испортилась, нужно ее выпотрошить. Отец научил меня этому. Лезвие ножа, короткого и острого, плавно движется по животу. От хвоста рыбы к ее голове. Пальцы погружаются в теплые внутренности, остающиеся в ладони. Их следует выбросить, руки — отмыть от крови.

В какой-то момент между этим действием, быстро ставшим автоматическим, и исповедью отца, установился знак равенства. Словно если бы он молчал, то слова, оставаясь внутри, запускали процесс распада. И тогда оказалось бы, что смерть их с матерью отношений, как смерть не выпотрошенной рыбы, была напрасной. А так она становится пищей. Для моих размышлений.

Я усвоила этот урок. И пишу, наверное, поэтому. А после — мою руки.